Я не был в Кубинке, где помимо отечественной бронетехники, есть и немецкие панцеры. Немецкую "тройку" я видел лишь однажды, в Могилеве, на Буйничском поле. Понятно сейчас просто металлическая коробка, но вот если представить его стреляющим, да еще ползущим на тебя... Я думаю, немалого мужества стоило вступить в поединок с ним. Потому особое у меня отношение к людям, вышедшим победителями из смертельного поединка.

 

 

Роман Смищук подбил шесть танков в своем первом бою.

 

«…Я пошел к штабу. На стоянке длиной в километр, пряча колеса в густой траве, стояли наши истребители. На противоположной стороне — штурмовики. У штаба рядом с радиостанцией замерла серая от пыли легковушка. «Что за скорые гости?» — удивился я про себя.

 

В землянке я их сразу увидел — молодого пехотного майора и пожилого солдата с Золотой Звездой на груди.

 

Командир воскликнул:

— О, Денисов! Хорошо, что пришел, хотел уж посылать за тобою... Подготовь У-2. Полетишь в тыл, в село Крикливец. Вот оно, в Винницкой области, — Дерябин ткнул пальцем в карту. — Доставишь на родину рядового Романа Смищука, Героя Советского Союза. Чтобы все было честь честью, с почетом. Ясно?

 

 

Мы пошли с солдатом к самолету.

Пока техник хлопотал у машины, готовя ее к полету, мы со Смищуком сидели на траве, сплошь усеянной желтыми головками одуванчиков, и беседовали. Вокруг нас, перелетая с цветка на цветок, жужжали пчелы. Было тихо. На небе — ни облачка.

 

Смищук достал кисет, свернутый лист газеты, скрутил козью ножку.

 

— Вы давно на фронте, дядя Роман? — спросил я.

— Та ни. Як Червона Армия прийшла, мэни сразу мобилизовалы.

— Когда же Героя успели заслужить?

  

Усач молча полез в карман гимнастерки и, морщась от едкого дыма цигарки, достал сложенный в несколько раз листок и протянул его мне. Это была фронтовая листовка, и, когда я развернул ее, на меня с лукавой усмешкой глянул все тот же Роман Смищук.

— Ну, дядя Роман! — потрясенно сказал я. — И как же вам такое удалось?

— А очень просто, — без лишних слов начал солдат свой рассказ, взяв валявшуюся на земле палочку. — Сидели мы с молоденьким парубком у окопе. Ось наши окопы, — принялся он рисовать на земле, — а ось туточки небольшая балочка. Сижу я, значит, дывлюсь в сторону врага. Бачу... Холера! Из балочки той «тигры» вылазят. Штук тридцать! Позади пехота. Ходко «тигры» идут, а за ними немцы с засученными рукавами чешут. «Павло! — говорю напарнику. — Гранаты готовь». Обернулся, а его нема! Сховался, спрятался, значит. А они вот уже, биля мэнэ гусеницами лязгают. Що робыть? Хватаю связку гранат, пригнулся и по окопу, к тому, що ближе. Тильки вин на пригорке гусеницы показал, я ему связку под брюхо... гэть! Бачу — слева другой ползет, я до нього... И тоже под брюхо. И так по окопу туды-сюды рыскаю. Уже с меня пот градом, а они все ползут и ползут, холеры!

— А не страшно было одному, дядя Роман?

— Когда делом занятый — ничего. Старался, як по уставу. Танки попятились назад, но один развернулся и — прямо на мий окоп. Ищу гранаты, а их нема, все побросал. Лег на дно, зажмурил очи, голову руками закрыл... Ну, думаю, все теперь, отжил ты, Роман, на белом свете. Слышу — надо мной лязг гусениц, и помутилось у меня в голове от этого лязга... Пришел в себя не сразу. Пытаюсь встать, а не могу. Землей засыпан. Тут подбежал Павло, откапывать меня стал, тормошить: «Дядя Роман, ты жив, а? Вставай, дядя Роман!» Вылез я с-под земли, пытаю: «Дэ ж ты, собачий сын, був?» А вин каже: «Испугался я сначала, дядя Роман, в окоп спрятался. Потом выглянул, вижу — фашистский танк прошел над самым вашим окопом, проутюжил его и обратно уходит. И такая меня злость взяла! Швырнул я ему вдогонку связку гранат. Вон стоит, голубчик, поджаривается...» Ну а после боя меня к командиру полка вызвали. А потом выше Роман Смищук пошел — в штаб дивизии. Потом в газете написали. Листовки напечатали, солдатам раздали...

— А сейчас, дядя Роман, откуда приехали?

— Час назад мне сам маршал Малиновский Золотую Звезду вручал!

К нам подошел техник, доложил, что самолет к полету готов. Мы со Смищуком направились к машине.

 

В воздухе, поглядывая в зеркало, что укреплено на стойке к фюзеляжу, я видел лицо моего необычного пассажира. Сначала он сидел бледный, как говорится, ни жив ни мертв. Потом стал осторожно водить глазами по сторонам и даже опасно высовываться из кабины за борт. Я обернулся, чтобы показать Смищуку кулак, и тут увидел пару «мессершмиттов», выскочивших из облаков. И началось!

 

Один заходит слева, другой — справа. Одна очередь — мимо. Другая — мимо! Фашисты как будто учуяли, что я везу Смищука, и решили отомстить ему за сожженные танки.

Увертываясь от очередей, я бросал самолет то в одну сторону, то в другую, но уйти от «мессеров» никак не мог. У меня скорость сто двадцать километров в час, у них — шестьсот. Кружился, кружился, а потом снизился до самой земли и спрятался за лесопосадку. Вроде потеряли они нас, отстали. Только вздохнул с облегчением, только поднял машину, «мессершмитты» тут как тут! Прижал я тогда У-2 к земле так, что чуть колесами ее не задеваю. Вдруг вижу — на крыльях появились дырки! Чувствую, еще немного и подожгут они нас. Не столько себя, сколько старика стало жалко. Человек столько километров под огнем по земле прополз. И автоматы по нему били, и пушки, и «юнкерсы» бомбы на него сбрасывали, и танки гусеницами давили... Уцелел! А тут, у себя в тылу, погибнет за здорово живешь. Нет, думаю, дудки! Такие герои, как дядя Роман, вам, стервятники фашистские, не по зубам!

 

 

Улучив момент, когда «мессеры» проскочили над нами и ушли в сторону, чтобы повторить заход, я резко убрал газ и нырнул в ближайшую балку. Вижу, на дне ее — небольшой зеленый лужок. Точно под цвет нашего У-2. Сажусь, и через несколько секунд самолет замирает как вкопанный. Пусть теперь фашисты нас ищут!

 

Порыскали «мессеры» над нами, порыскали, да и ушли восвояси. Решили, видно, что свалили меня.

 

Вылезли мы с дядей Романом из самолета. Сели на травку. Смищук спрашивает:

 

— Що, сынку, техника отказала?

А я, чтобы не пугать человека, говорю спокойно:

— Да, с мотором что-то, дядя Роман. Отдохни немного, я сейчас...

И полез на крыло, будто осматривать двигатель. Вижу, старик мой так ничего и не понял и фашистов не видел. Что значит впервые в воздухе. И я сам, когда летать начинал, мало чего видел — от крайнего напряжения и скованности. Если сказать теперь Смищуку о «мессершмиттах», о том, что были с ним на волосок от смерти, — плюнет на мою «уточку» и пойдет домой пешком. Это для пехоты куда надежнее. А мне приказано доставить Героя честь честью. Так я ничего и не сказал дяде Роману.

Посидели мы еще полчаса — в воздухе было спокойно — и полетели дальше. Минут через десять глянул в зеркало: как там мой Герой себя чувствует? На лице старика блуждала счастливая улыбка. Он с высоты узнал свое родное село. Заерзал на сиденье и вдруг пришел в неописуемый восторг, разглядев у разбитой церквушки свою белую хату.

 

Самолет низко прошел над крышами. Никто из хаты Смищука не вышел. Дядя Роман помрачнел, с беспокойством завертел головой. И вдруг снова просиял, показывая мне на землю пальцем. Там, на зеленом поле, белели десятки женских платков. Колхозницы работали на прополке.

 

 

Я направил самолет в их сторону, сделал круг. Выбрав площадку поровнее, аккуратно посадил машину. Женщины и девчата уже бежали со всех ног к нам. Вскоре У-2 был взят в плотное кольцо.

 

— Бабоньки, бачите — та це ж дядько Роман! — удивленно проговорила подошедшая ближе всех сероглазая девушка в белом платочке. И тут все хором закричали:

— Тетка Пракседа, тетка Пракседа! Твой дядько Роман приихав!

Поправляя на бегу платок, к самолету спешила пожилая женщина. Смищук, счастливо улыбаясь, пошел ей навстречу.

— Роман, неначе ты? — осекающимся голосом сказала тетка Пракседа.

— Я, стара, я!

— Звидкиля ж ты взявся?

— С фронта, Пракседа. На побывку пустили, летчика вот предоставили...

Вот они замерли, крепко обнявшись. Видно было, как вздрагивала от рыданий сутулая спина тетки Пракседы.

— Та ты що, стара? Радоваться треба, а ты... — бормотал Смищук подозрительно хриплым голосом.

Успокоившись, тетка Пракседа стала разглядывать мужа.

— Ба-а! Та в тэбэ ж Золота Зирка! Як же ты ее заробыв, Роман?

— Як? Як вчилы командиры, Пракседушка. Там, на фронте.

 

 

И дядя Роман озорно подмигнул жадно глядевшим на них женщинам и девчатам.»

 

И. Андрианов «Атакую ведущего»

 

 

...Уже 5 июня части 50-й дивизии вместе с частями 6-й танковой бригады перешли в контрнаступление и отбросили вражеские войска с захваченных ими позиций. Как выяснилось позже, совсем рядом, в составе 6-й танковой бригады сражался сын Романа Семеновича - Григорий, который по просьбе отца вскоре был переведён в состав 2-го стрелкового полка.

 

До самой Победы бок о бок сражались отец и сын Смищуки. За мужество, проявленное при сражении с вражескими танками, Григорий Романович был награждён орденом Славы 3-й степени.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 июня 1944 года Роман Семёнович Смищук удостоен звания Героя Советского Союза. Вскоре Герой вместе с сыном был принят командующим 2-м Украинским фронтом генералом армии Родионом Малиновским. Будущий Маршал Советского Союза вручил ему высшие знаки отличия.

 

Командующий войсками 3-го Украинского фронта Родион Яковлевич Малиновский (слева) во время награждения красноармейца Романа Семеновича Смищука "Золотой звездой" Героя Советского Союза. В центре Григорий Смищук. Молдавия, село Балон.

 

После войны старшина запаса Р.С. Смищук работал председателем родного колхоза.

Скончался 29 октября 1969 года. Похоронен в посёлке городского типа Крыжополь Винницкой области, в центре которого благодарные земляки установили ему памятник-бюст.

 

---